По случаю Ночи Музеев на Театральной площади (как и на всей Красной) забацали креативный шабаш. Тут поют, там танцуют, а рядышком знакомые трейсеры прыгают через трамплины, кувыркаются и вообще всячески заставляют окружающих проклинать их счастливое детство, проведенное не на занятиях по акробатике. Часов в десять вечера неожиданно пришла Сурганова с оркестром, и все остальные поняли, что им пора сворачиваться.
— Серёжа, - вркадчиво подбирается ко мне трейсер Арсений. — А ты поможешь нам загрузить трамплины в грузовик, когда он приедет?
— Сеня-Сеня, - вздыхаю я. — Ты хочешь, чтобы я таскал крупногабаритные тяжелючие предметы под аккомпанемент живой Сургановой? Да это ж декаданс в последней стадии.
(Мои познания в творчестве Сургановой, кстати, ограничиваются всего лишь парочкой песен, но на расстоянии вытянутой руки она крутая — очень стильная, очень умная, очень экстравагантная, очень светлая).
Есть одна вещь, которая не меняется с течением времени — я очень люблю свой город. Я уже двадцать лет не могу им надышаться. Он — константа, точка возврата во всех моих изменениях, превращениях и переосмыслениях. В нём нет красоты и неприкрытой грёзовости Питера, сложности и многогранности Москвы, ленивой вальяжности морских городов. В нём в принципе-то нет ничего сверхъестественного — ну, кроме того, что у нас 8 месяцев в году температура не падает ниже 20ти. Но в нём, черт, всё так ладно устроено, так всё находится на своих местах, разложено так просто и правильно, что я скучаю по нему даже в Питере, где сказки, где белые ночи, где самый лучший друг на свете. В моём городе очень легко дышится; у него есть какой-то свой особенный стиль. Он делает своим всё, к чему прикасается — и кажется, будто это было здесь всегда. У нас недавно появился поющий фонтан — один из самых больших в России, вроде как — теперь это главное место для купания, и чёрт, люди специально приходят в плавках и купальниках, чтобы искупаться в фонтане, это ж блин уму непостижимо.
Я иду сегодня по Красной — по выходным её, как главную улицу города, перекрывают, и по ней гуляет огромное количество людей — улыбки, загар, татуировки, пирсинги, шляпы, косы, дреды, рваные джинсы, разрисованные лица, зеленые юбки в пол (мы с Алиной и Алисой насчитали шестьдесят за день) — я иду, а рядом фаерщики крутят пои — мерцающие огненные круги на фоне закатного южного неба. Дальше — уличные музыканты. Их в любой выходной день разбросано штук 20 по улице: захочешь кинуть монетки всем — разоришься. К счастью, не все поют так, что хочется им кидать.
Вот у здания старого театра кукол десять человек играют на барабанах, и танцуют африканские танцы — все, разумеется, охренительно загримированы, и, казалось, не замечают людей вокруг. Ты идёшь дальше — танцоры, художники, чувак, делающий вату и одновременно танцующий под Майкла Джексона — и думаешь: ну надо же, старый приятель, мы знакомы столько лет, а ты всё еще способен меня удивлять.